По-моему, весьма крипи кусочек из "Дочери Скульптора", биографической и чудесной книги Т.Янссон. И с хорошим концом
А вот и туман!
— Теперь уж мы повернем назад! — строго сказал Альберт. На миг стало холодно, и вот уже нас плотно обволокло туманом, отгородившим плот со всех сторон от мира. Сверкающая мертвая зыбь выкатилась из тумана и заползла под бревна, словно какое-то разбухшее существо, и снова выкатилась в туман по другую сторону плота.
Я мерзла и ждала, когда Альберт скажет: «Ну что я говорил?» или «Говорил я тебе?..» Но он молчал и только озабоченно работал веслами. Он то и дело поворачивал то туда, то сюда голову, прислушивался, смотрел на мертвую зыбь и держался подальше от нее. Через некоторое время он стал грести ближе к берегу. В мертвой зыби появились встречные волны, они надвигались одновременно со всех сторон. Альберт перестал грести и сказал:
— Лучше подождать, пока прояснится. Я немножко испугалась и промолчала.
— Если бы Роза замычала, мы бы знали, в какую сторону плыть, — сказал Альберт.
Мы стали прислушиваться в тумане, но Роза не мычала. Было тихо и пустынно, словно настал конец света, и жутко холодно.
— Что-то плывет, — сказал Альберт.
Плыло что-то серо-белое и растрепанное, оно двигалось чрезвычайно медленно, кругами, и приближалось к нам вместе с мертвой зыбью.
— Это серебристая чайка! — сказал Альберт. Он подхватил птицу веслом и поднял ее на плот. На плоту птица казалась очень большой, она продолжала ползти кругами.
— Она хворая, — сказала я, — ей больно! Альберт взял ее в руки и посмотрел, но тут
она начала кричать и бить одним крылом.
— Отпусти ее, — заорала я.
Все выглядело страшно — и этот туман, и черная вода, и птица, метавшаяся в лодке и непрерывно кричавшая... и я.
— Дай мне ее, я обниму ее, мы должны ее вылечить! — Я уселась на плоту, Альберт положил птицу мне на руки и сказал:
— Ее не вылечить. Мы убьем ее.
— Тебе бы только убивать да убивать, — ответила я. — Смотри, как она прижимается ко мне, она одинокая и несчастная.
Но Альберт сказал:
— У нее червь! — И, подняв одно крыло, показал, как тот ползает.
Я закричала и отбросила от себя птицу. Потом я начала плакать и, продолжая сидеть в переливающейся чрез край плота воде, глядела, как Альберт очень осторожно взял и осмотрел крыло.
— Тут уже ничего не поделаешь! — объяснил он. — Крыло сгнило. Птицу нужно только убить!
— Пусть она улетает, — прошептала я. — Может, она все-таки выздоровеет!
— А что она прежде выстрадает? — возразил Альберт.
И, вытащив свой финский нож, он взял птицу за голову и прижал ее к плоту. Я, перестав плакать, смотрела, я не могла отвести глаз. Альберт передвинулся и оказался между серебристой чайкой и мной. Затем, перерезав ей горло, дал голове соскользнуть в воду. Когда он обернулся, лицо его было совершенно белым.
— Тут кровь, — прошептал он и весь затрясся. А потом смыл ее.
— Не обращай внимания, — успокоила его я. — Видишь ли, лучше так, чтобы она больше не мучилась.
Он был такой добрый, что я снова заплакала, и на этот раз плакать было чудесно. Все миновало, и все было хорошо.
Альберт всегда должен был все устраивать. Что бы ни случилось и как ты себя ни поведешь, Альберт все устроит и уладит.
Он стоял и смотрел на меня грустным, непонимающим взглядом.
— Хватит злиться, — сказал он. — Видишь, туман рассеивается, и ветер меняется.
(с)